… Открытое окно не спасает от вечерней жары, приправленной ностальгическим запахом цветущих лип. Начало лета в Кишиневе моего детства всегда было окутано особенно по вечерам, этим сладковато-пьянящим ароматом лип.
Кажется, что жаром веет даже от экрана компьютера. Но через какое-то мгновение забываю о надоедливой духоте, начиная читать рецензию писателя Владимира Очеретного на роман Бориса Клетинича "Мое частное бессмертие".
Не буду вас долго интриговать, просто замечу — после этой блестящей рецензии я нырнул в просторы интернета, чтобы прочитать роман. И не пожалел.
Перед тем, как представить роман Бориса Клетинича в прочтении Владимира Очеретного, хотелось бы отметить одну особенность, которая бросилась в глаза. И которая порадовала — не оскудел наш родной город талантами.
Пусть Борис Клетинич — птенец сценарного факультета московского ВГИК-а живет сегодня в Монреале, а Владимир Очеретный — выпускник тоже московского литературного института обитает в Москве, они остаются теми людьми, которые всегда с тобой.
Да, сегодня наш родной Кишинев не тот. Но та атмосфера, которая царила на его узких зеленых улочках, то молдавско-русско-еврейское многоголосие больших и маленьких дворов, гостеприимно открытых для любого — создавали особый мир его жителей. Мир распахнутости и юмора, которые помогали загнать глубоко в память трагедии, что пережило большинство кишиневцев.
В Сети показали настоящее Кишиневское чудо — и все ахнули>>>
И сегодня, когда читаешь произведения тех, кто родом из Кишинева, понимаешь — жив курилка! Жив дух того Кишинева. И, уверен, будет долго жить в романах, повестях, рассказах наших земляков, передающих обаяние этого края.
Шедевры еще встречаются
Владимир Очеретный, рецензия на роман Бориса Клетинича "Мое частное бессмертие".
С годами мне всё труднее найти роман, который бы с самого начала завлёк и утащил за собой, не отпуская до конца. Каждый раз, когда такое случается вновь, это воспринимается почти как чудо.
На днях я прочёл потрясающую историю, увиденную разными глазами и исполненную разными голосами.
В ней есть то, чему нельзя научиться — атмосфера и обаяние.
Есть электричество, возникающее при ювелирно выстроенной драматургии — то, чему научиться вроде бы можно, но не у всех получается.
И есть эпическая мощь — то, что достижимо, если автору повезет с почвой и судьбой (за неимением этих первоисточников писатели обычно применяют интеллектуальные концепты, культурологические подтексты, громадье фактов, обличительный пафос и другие суррогаты).
Действие начинается в 1932 году в городке с преимущественно еврейским населением — в той части королевской Румынии, что до 1918 года входила в состав Русской империи.
Первой из героинь исполнилось 16. Ее отец относится к числу провинциальных чудаков — зарабатывает сбором и продажей лесного меда, но вся его жизненная страсть уходит в сочинительство. Успеха это не приносит, однако некогда отцу ответил на письмо сам Лев Толстой. Его тёща, бабушка героини, понятия не имеет, кто такой Лев Толстой, но твердо убеждена, что письмо классика ее зятю — поддельное.
В августе 1940-го городок станет советским, но менее, чем через год румыны вернутся в коалиции с вермахтом, и обитателям городка, в том числе героине, станет, мягко говоря, несладко. В 1944-м придет Красная Армия, и это спасет некоторых из них, а тетрадки отца, которые поначалу воспринимаешь, как милый штрих семейного портрета, десятилетия спустя приобретут немалое значение.
Завязавшись при незатейливых местечковых обстоятельствах, узелок сюжета наматывает жизненные перипетии и исторические события, чтобы ближе к финалу достичь глобального масштаба — когда судьба главного героя становится разменной монетой в противостоянии сверхдержав и напрямую зависит от исхода решающей партии между двумя сильнейшими шахматистами планеты.
И всё это — из-за того, что когда-то группка людей, подкупив румынских пограничников, перешла по льду Днестр с намерением стать гражданами СССР и "быть, как все".
Можно было бы сказать, что это — очередной роман о травме. И правда: по эмоциональному воздействию и разнообразию травм он мог бы занять не последнее место в списке Галина Юзефович наиболее значимых книг о травмах. Травмы тут, какие хочешь — национальные, исторические, религиозные, творческие, любовные и есть даже травма, связанная с конкретным микрорайоном (вот уж чего мне еще не попадалось).
И в то же время — нет, не о травмах. Автор не стремится побольнее ударить читателя по нервам, поскольку его герои далеки от того, чтобы расчесывать собственные травмы.
Скажем, все та же первая героиня. Став немного старше, она подрабатывает в доме для престарелых и от старика, который редко приходит в сознание, узнает о погроме в Гусятине (австрийском, потом украинском городке), случившемся во время Первой мировой. Подробности настолько ее потрясают, что она отказывается верить в сам факт погрома. В разговоре с местным богатеем, которому она нравится, и который подростком сам пережил этот погром, она начнет утверждать, что "никакого Гусятина не было".
И тут выясняется: то, что для нее — неприемлемый ужас, для него — даже не травма:
— Вас не учили, что в жизни случаются неприятности?
— Самые счастливые годы — в лагере смерти в Виннице. Потому что — рядом с ней.
Главный вопрос в этой сцене не "как такое может быть?", а "с кем — с ней?". Загадки подобного рода занимали мой читательский ум добрые три четверти романа.
…Почему вполне преуспевающий поэт, сочиняющий стихотворные передовицы ко всем советским праздникам, и по совместительству — офицер КГБ, просит свою единственную дочь выйти замуж за неустроенного молодого человека без роду и племени?
…Почему тот самый нищий при кладбище утверждает, что, вопреки надписи на могильной плите, под ней покоится не тот самый богатей, а тот самый старик из дома престарелых? И правда ли это?
Ощущение таинственности произошедших событий — пожалуй, главное из читательских впечатлений, которое возникало при чтении этого романа, и оно довлело над остальными переживаниями. Автор выдает информацию с кинематографической лаконичностью, зачастую используя не прямое сообщение, а косвенное упоминание или намек, так что приходится проникать в эти локальные тайны посредством отчетливых догадок.
…Здесь же полное ощущение, что автор хорошо помнит 1930-е годы: где, чья лавка стояла, чем был занят досуг горожан, и как проходила индустриализация в местных условиях (это и есть — почва и судьба, почерпнутые из семейных преданий и личного опыта, когда собственная память дополняется генетической).
В целом, можно сказать, что этот роман — об Истории. О том, как все мы на этом свете случайны, как сильно наше рождение зависело от исторических событий и личного выбора предков, а коли так, то не является ли мир иллюзорным? Или наоборот — иллюзорны мы?
Я убежден, что с большим интересом этот роман прочитал бы мой мудрый и добрый мастер Кирилл Ковальджи, который до 10 лет жил в королевской Румынии.
Над иными его страницами, вероятно, плакал бы наш известнейший историк-античник и автор исторических романов Александр Немировский, 8-летним мальчиком вместе с родителями перешедший по льду Днестр с румынской на советскую сторону.
Этот роман, уверен, захватит таких людей, как Алекс Грин, Марина Степнова, Наталья Новохатняя и других, для кого антураж событий — родной.
Но дело — совсем не в ностальгическом узнавании местных реалий. Я и сам нахватал немало травм в том самом микрорайоне, что и главный герой, но, тем не менее, вполне себе выжил и даже был счастлив, и могу заверить: для меня это совпадение при чтении было совсем не главным, ибо что с того, что мне знакомы названия улиц? При чтении они боле-менее условны.
Чувства и проблемы, которые переживают герои этого потрясающего текста, на мой взгляд, универсальны, и то, что роман напечатан в журнале "Волга" (а это далековато от описываемых мест) — тому дополнительное свидетельство.
Когда роман будет издан отдельной книгой (хотелось бы, чтобы это случилось поскорее), его, надеюсь, ждет счастливая судьба у читателей, потому что произведения такого уровня наша изящная словесность рождает не каждую пятилетку (у автора на написание ушло более четырех пятилеток).
Но для моих земляков не прочесть этот роман уже сейчас — преступление, которое (насколько помню Уголовный кодекс) карается от 1 года до 3 лет лишением прав на любое пользование алфавитом. Так что, друзья мои, лучше не рискуйте.
И хорошенько запомните: "Мое частное бессмертие" — Борис Клетинич.
