Начну с "таинственных" стихов:
Давлю в себе раба — работы нет труднее,
Ведь сразу не поймешь, кого в себе давить —
Того, кто от металлорока сатанеет,
Того, кто осязает поколений нить?
Или того, кто ходуном заходит,
Когда стране пощечины дают,
Хотя себе он места не находит,
Коли облыжно хвалят иль безбожно врут.
Давлю в себе раба, работаю в три смены,
Но прежним остаюсь в поступках и делах.
Быть может, наперед запрограммировали гены
До самого конца жить в кандалах?..
Знаю, трудно поверить, что человеком, сочинившим и опубликовавшим эти стихи, является ныне покойный Евгений Максимович Примаков — всем известный коренной тбилисец, многие годы занимавший видные должности в СССР и впоследствии в Российской Федерации. Я свидетель тому, как людям, хорошо знавшим лично Евгения Максимовича и то, что он писал стихи, поначалу не верилось, что эти стихи им написаны и им же опубликованы. Все знали Примакова как сильного, цельного человека с большой силой воли; как человека лишенного комплекса неполноценности. Никто и представить не мог, что в душе его происходила такая борьба, и что сам Примаков ощущал себя "живущим в кандалах". При этом все понимали, что в этих стихах Примаков был искренен и откровенен – позерство и кокетство были чужды ему.
"Таинственными" эти стихи назвал владеющий русским языком мой знакомый западный журналист, неоднократно общавшийся с Примаковым в годы, когда Евгений Максимович был министром иностранных дел, а затем и премьер-министром Российской Федерации.
"Дорого бы я дал, чтобы поговорить с Примаковым и прямо спросить его, какого именно раба он давил в себе", — говорил мой знакомый, но к моменту нашего разговора Примакова уже не было в живых, и мы могли лишь гадать о точном значении этих стихов. Ясно было, что Примаков имел в виду определенные ценности и убеждения, которые сформировались у него с молодых или юных лет (а может, и с детства) и которые довлели над ним до конца, несмотря на критическое переосмысление им многого.
Что именно это было? Отношение к социализму и к коммунизму? К советскому режиму? К державе и к державности как таковой? Возможно, это знают самые по-человечески близкие к Евгению Максимовичу люди, но они пока что молчат, мы же можем только гадать…
Ясно одно – острой тоской веет от последних строк:
"Быть может, наперед запрограммировали гены
До самого конца жить в кандалах?.."
Помню, впервые прочитав эти стихи, по странной ассоциации вспомнил случай, известный лишь узкому кругу лиц. Круг этот, изначально весьма узкий, за прошедшие годы сузился до трех ныне здравствующих людей, включая автора этих строк, — хочу рассказать о нем вовремя.
В июне 1995 года 65-летний Евгений Максимович, похоронивший в 1987 году свою горячо любимую супругу Лауру Харадзе, женился во второй раз. На свадьбе присутствовали близкие тбилисские друзья Примакова. Среди них был и мой старший друг, известный человек. На следующий день после свадьбы Примаков пригласил его к себе на дачу и предложил прогуляться. С первых же слов Примакова, занимавшего тогда должность директора службы внешней разведки России, друг мой понял, что Примаков вывел его в рощу, чтобы не говорить о конфиденциальном деле в помещении. Скупыми словами Евгений Максимович сообщил ему, что располагает личной информацией о том, что в Тбилиси готовится покушение на жизнь Шеварднадзе.
Примаков сказал, что детали (кто, где, когда и как) ему не известны, но источник информации заслуживает доверия, и необходимо передать это Эдуарду Амвросиевичу и сказать, что он, Примаков, советует принять необходимые меры. Друг мой спросил Примакова о возможной дате покушения. Примаков ответил на это, что точную дату назвать было невозможно, но, по его оценке, покушение должно было произойти "где-то через два месяца". На следующий день мой друг прилетел в Тбилиси. Все мы, в советские годы активные читатели самиздатской литературы, имели навыки подпольщиков: друг мой передал всю информацию нашему общему приятелю, абсолютно надежному человеку, а тот связался со мной, попросил о встрече, назвав по телефону совершенно нейтральный повод, и во время встречи передал мне предупреждение Примакова.
Тогда, в июне 1995-го, Шеварднадзе был Председателем Парламента Грузии и Главой Государства (должность президента была устранена, и Шеварднадзе был избран президентом лишь в ноябре 1995 года, после вступления в силу Конституции Грузии), я же был тогда начальником аппарата Главы Государства. Получив важную информацию, я незамедлительно доложил ее Эдуарду Амвросиевичу. Реакция его была весьма скептической.
"Передай от меня Жене, чтоб лучше он занимался своими делами", — сказал Шеварднадзе и тут же перешел к текущим проблемам, которых в те бурные годы было невпроворот — Шеварднадзе работал по 18 часов в сутки без выходных. Надо сказать, что Шеварднадзе не был дружен с Примаковым и вообще относился к нему скептически. От старших коллег знаю, что такое отношение сложилось еще в советские годы, и особую роль в этом сыграл Иракский кризис.
1 августа 1990 министр иностранных дел СССР Шеварднадзе и госсекретарь США Джеймс Бейкер встречались в Иркутске. После официальной встречи Бейкер сказал, что на иракско-кувейтской границе происходило что-то тревожное.
"Если бы Хусейн замышлял войну, мы бы знали", — уверенно ответил Шеварднадзе.
Впоследствии эксперты утверждали, что советская разведка либо полностью упустила иракские военные приготовления, либо не пожелала информировать руководство государства (!).
Вечером того же дня 1 августа 1990 года президент Ирака Саддам Хусейн позвонил эмиру Кувейта. "Как поживаешь, о шейх Джабер?" — поинтересовался Хусейн. "Слава Аллаху, чувствую себя хорошо, уже отобедал", — последовал ответ. "Клянусь Аллахом, — сказал Саддам, — завтракать в Кувейте ты уже не будешь!" В ночь с 1-го на 2-е августа иракская армия вторглась в Кувейт и за несколько часов разгромила всю армию Кувейта. Шейх Джабер, не позавтракав, бежал в Саудовскую Аравию, брат его был убит.
В тот же день, 2 августа, госсекретарь Бейкер прервал визит в Монголию и вылетел в Москву. Перед встречей с Бейкером Шеварднадзе позвонил отдыхавшему в Форосе Горбачеву и предложил принять советско-американское заявление с осуждением агрессии. Горбачев в общем согласился, но порекомендовал посоветоваться с будущими гэкачепистами Павловым, Язовым и Крючковым, которые, естественно, возражали. Шеварднадзе снова позвонил в Крым и все-таки убедил Михаила Сергеевича. Горбачев однако считал, что военную операцию против Ирака можно было предотвратить, и надеялся убедить Хусейна уйти из Кувейта.
Особые надежды Михаил Сергеевич возлагал на Примакова, которого назначил своим спецпредставителем. Шеварднадзе возражал, говоря: "У государства не могут быть две внешние политики" — и утверждая, что все попытки умиротворить Хусейна закончатся крахом и лишь повредят престижу СССР.
По заданию Горбачева Примаков трижды встречался с Саддамом Хусейном, которого лично хорошо знал, но предсказания подавшего 19 декабря 1990 года в отставку Шеварднадзе полностью сбылись.
Тогда, в июне 1995 года, я, конечно, не стал передавать Примакову слов Шеварднадзе, понимая, что Шеварднадзе мне этого и не поручал – своей репликой он лишь выразил свое отношение к информации и к самому Примакову.
"Где-то через два месяца" (с точностью до 10 дней!) после этой реплики Шеварднадзе, 29 августа 1995 года, во дворе тогдашнего парламента Грузии на Шеварднадзе было совершено покушение. Шеварднадзе спасся чудом, и вместе с ним спаслись и мы — все находившиеся тогда в его машине.
Мнение автора может не совпадать с позицией редакции.
