Мы два съемочных года были вместе, рядом, пытаясь проникнуть вглубь, прикоснуться к истокам гения. Взглядом великого самородка, юноши-мордвина, мы снимали плавное течение Суры, золотистые поля, уходящие за горизонт. На нас из прошлого смотрели храмы, избы, проселочные дороги в Баево и Алатыре, помнящие его шаг. Он всегда был рядом, казалось, его душа не улетала отсюда и подсказывала нам, направляла.
Вслед за Эрьзей мы бродили по московским улицам, снимали в стенах училища, давшего ему профессию, спустя столетие возвращались к развороченным братоубийственной революцией окровавленным площадям.
Мы пересекли океан и ступили на землю Аргентины, чтобы открыть тайну кебрачо и альгаробо, тех деревьев, которых он облагородил своим гением и ввел в мир высокого искусства.
Как и он, мы сплавлялись по сельве вглубь латиноамериканских джунглей, где Мастер нашел природный материал, отразивший его мир.
Мы месяцами рылись в архивах, открывая неизведанное: кадры хроники, документы. Мы на одном языке говорили с его исследователями, продолжателями, соратниками по искусству.
Мы шли по следу гения, завороженные его судьбой, прекрасной и совершенной, как рассвет над Мостаравой.
И этот путь к гению испытывал нас на прочность.
Фильм о нашем фильме также, поверьте, жесток, испытателен, как и история нашего героя. Когда затухала надежда, заканчивалось терпение и подступало отчаяние, мы говорили себе: с нами Эрьзя.
Мы твердили себе: я — Эрьзя. И пример Мастера возвращал к работе, вдохновлял.
Каждый из нас может и должен растить в себе родственность, близость к личностям такого масштаба. Главное в нашей работе и главное, что мы желали сказать нашим фильмом, — донести до каждого уроки, нравственные, житейские жизненные, которые высекал из своих лет гений.
Ведь самое совершенное его творение: его судьба, судьба свободного, погруженного в свой труд, ответственного художника.
Разнеслось множество версий о жизни изгоя, несчастного, непризнанного, отвергнутого. Все не так. Уже в 24 года Степан взлетел на олимп славы, его имя повторяли в европейских салонах. Каждая его выставка собирала восхищенных поклонников. Он был победителем по жизни, а победителей… да, не любят, да, под их пронзительным светом очевиднее видна дешевизна, подделки, эрзац.
К гению льнут, но и опасаются гения корыстные проходимцы, живущие ради карьеры, ради богемного преходящего успеха.
Эрьзя не нуждался ни в похвалах, сторонился погони за суетными благами, его домом была мастерская, где бы он ни странствовал. Его смыслом и целью был труд. Эрьзя впитал все самое лучшее, накопленное тысячелетиями на мордовской земле.
Эрьзя — не псевдоним или не настолько псевдоним. Назвав корабль своей судьбы именем своего народа, двадцатидвухлетний юноша бросил вызов всем, кто считал его народ забитым, провинциальным, неграмотным.
"Я всем докажу, кто есть мы. Всем, всему миру прокричу: мы неслучайны под этим небом".
Эрьзя — это вызов, возглас, крик: "Я — Эрьзя! Я родом из народа, которого вы считаете отсталым. Я докажу нашу единственность, независимость, духовность, настойчивость! Я вырву из небытия дух моей земли!".
Точен памятник в Алатыре: юноша, опирающийся на древо родины, слившийся с ним, от него произошедший.
Эрьзя сохранил себя для искусства и счастливо переместился в век XXI век.
Мнение автора может не совпадать с позицией редакции
