На рубеже третьего тысячелетия казалось, что споры о революциях окончательно уходят в академические кабинеты и университетские аудитории, что через какое-то время ученые всё-таки смогут предложить обществу сбалансированный, основанный на консенсусе, корректный взгляд на Октябрь. Однако террористическая атака 11 сентября 2001 года и "цветные революции" на постсоветском пространстве резко изменили ситуацию. Для понимания природы революций XXI века (некоторые политологи поспешили назвать их управляемыми, эрзац-революциями) срочно потребовался глубокий исторический контекст, в том числе и переосмысление опыта Октября. Во-первых, встает вопрос легитимности. Что нужно для взятия власти – воля восставшего народа или правовые решения, включая признание выборов? Во-вторых, каковы обязательные условия возникновения революций. "Низы" не хотят, а "верхи" не могут или всё-таки – раскол политической элиты и завышенные ожидания людей? В-третьих, в чём состоит роль внешнего фактора. Сила примера (западного, российского) или финансовые и информационные интервенции?
Тема революции стала и предлогом для разминки различных политических сил в самом начале 2007 года. Они вызвали на телевизионный "ринг" Февральскую революцию 1917-го. Но когда дело стало сводиться к банальностям вроде пересказа старых учебников депутатом Николаем Харитоновым, на роль тяжеловеса был призван Александр Солженицын с его "Размышлениями о Февральской революции". Однако получилось так, что комментарии Натальи Солженицыной для России и мира оказались более возбуждающими, чем сам текст писателя, созданный в 80-е годы прошлого века. Статья должна служить напоминанием политическим силам России об опасности, обусловленной значительным разрывом между богатыми и бедными, а также разительным контрастом в образе жизни и нравственных установках, которые преобладают в российской столице по сравнению с гораздо менее процветающей провинцией. Через свою жену писатель передал предупреждение: "Если правительство не будет уделять внимание провинции, последствия могут быть очень тяжёлыми". В самом же тексте внимательный читатель мог обнаружить довольно распространённое мнение о том, что Февральская революция – результат случайности, рокового стечения обстоятельств, что её сравнительно легко можно было бы упредить более внимательным отношением к делам земледелия. То, что царь и его правительство за почти три года войны ничего не смогли сделать, чтобы не возникли перебои с хлебом в Петрограде и других крупных городах, в расчёт как бы и не бралось. Наверное, не стоит придавать и роковую роль тому, что в Ставку возвратился "больной и расслабленный" генерал Михаил Алексеев, сменивший "огневого" генерала Василия Гурко. На самом деле, Алексеев и другие генералы осознавали, что возможностей подавить революцию у них нет.
Понятно, что большинство историков революцию в феврале 1917-го рассматривают как стихийное, непредсказуемое явление, обусловленное, однако, предшествовавшими десятилетиями развития России. Но, несмотря на неуместность аналогий с 1917 годом, обратили на себя внимание некоторые другие заявления. Владислав Сурков на одном круглом столе заявил: "Революция – это прежде всего разорение, истребление. Мы плачем о демографии, а сами тоскуем по потрясениям. Нужно навсегда изъять революцию из нашей политической практики". И добавил, вспомнив большевистский лозунг поражения русского правительства в Первой мировой войне: "Не нужно желать поражения или ослабления своей стране. Если вам не нравится власть, вы можете с ней бороться, но желать своей стране поражения и ослабления – это просто безнравственно. В результате революционных действий этих романтиков к власти приходят обычно маньяки и террористы".
Дискуссия о Феврале не оттесняла, а подразумевала и Октябрь 1917 года. Просто в СМИ автоматически продолжали прокручиваться избитые темы – "заговор", "октябрьский переворот" во главе с "немецким агентом" Лениным, "англо-американским" шпионом Троцким. Конечно, это будоражит больше, чем занудные объяснения о кризисе, войне, "тюрьме народов", природе насилия. Понятно, что никто из разумных людей не собирался выбрасывать Октябрьскую революцию из истории России, даже если её годовщины перестали праздноваться официально. Некоторые страны прошли это. Те же французы в течение ста лет возлагали на свою Великую революцию любую ответственность за всё, что случилось во Франции потом. И у нас за 90 лет в пространстве памяти о революции возникали самые причудливые комбинации.
Отсюда и разыгрывание конъюнктурных юбилейных сценариев, то есть, по существу, грубое использование истории в политических целях. В какую же сторону сегодня пошёл маятник памяти о революции? Вина, как и прежде, возлагалась на интеллигенцию, правда, теперь ещё и за 1991 год. Из новых же акцентов бросилось в глаза, что революцию обозвали "проектом". Заново некоторые историки расставляли в пространстве памяти её главных героев. Сталин теперь – не только в контексте Победы 1945-го, но и Октября 1917-го – "творческий" и "эффективный" менеджер, а Ленин – просто "марксистский догматик".
Судя по опросу, проведенному фондом "Общественное мнение" (формально – исключительно о Феврале 1917-го), в обществе возникло довольно неожиданное смешение представлений об обеих революциях.
Говоря об одной из них, подразумевают другую, и наоборот. "Свержение монархии", "временное правительство", "Керенский", "Ленин пришёл к власти", "взятие Зимнего дворца", "власть Советов". Что кроется за этим? Странные аберрации памяти, слабости исторического образования или что-то другое? Тот же опрос показал, что важна не последовательность событий, не разделение революций на хорошую и плохую, с демократической или диктаторской окраской. Уже Февраль, за которым видится Октябрь, вызывал такие катастрофические ассоциации, как "беспредел и хаос", "голод", "разруха", "дурдом", "кошмар", "революция – это хаос", "лучше бы её не было". Но рядом – "борьба за справедливость", "после этого бедным жить лучше стало". То есть революция воспринимается современниками и как "социальная болезнь", и как "праздник угнетенных", и с "первородным грехом", и со "святыми идеалами".
Именно так "революция продолжалась" в памяти. С достаточной долей уверенности можно было предположить, что на этом история проекта памяти о революции завершится. То есть завершится не изучение этого события отечественной истории, завершатся не споры и дискуссии вокруг его значения для нашей страны и всего мира, а прекратится именно использование этой даты в качестве вполне определённого политического проекта памяти. Но впереди было столетие российской революции.
Мнение автора может не совпадать с позицией редакции.
Продолжение — во вторник.
