КИШИНЕВ, 15 дек — Sputnik. В преддверии 75-й годовщины прорыва блокады Ленинграда губернатор Санкт-Петербурга Георгий Полтавченко направил поздравление ветеранам Великой Отечественной войны — участникам обороны и жителям блокадного Ленинграда.
Коле-с-Уренгоя на заметку: как ленинградцы жили в "невинной" блокаде >>>
В послании сказано, что день освобождения Ленинграда "стал священной датой в истории Санкт-Петербурга и всей страны, а мужество и героизм защитников и жителей города всегда будут жить в памяти потомков".
"Сердце каждого ленинградца, петербуржца навсегда преисполнено благодарностью за то, что несмотря на все лишения и испытания, вам удалось отстоять наш город, сохранив его неповторимое величие и красоту. Сегодня наша главная сыновья обязанность — продолжать заботиться о вас, где бы вы теперь ни проживали. Мы искреннее признательны за вашу активную гражданскую позицию, большой вклад в сохранение исторической правды о Великой Отечественной войне и деятельное участие в патриотическом воспитании молодежи. От всей души желаю вам крепкого здоровья, благополучия, неисчерпаемой жизненной энергии, бодрости духа и мирного неба над головой!", — отметил Полтавченко.
Ужасы людоедства в блокадном Ленинграде и послевоенной Молдове >>>
Ленинград был освобожден в результате наступательной операции "Искра", проведённой с 12 по 30 января 1943 года силами Ленинградского и Волховского фронтов при содействии части сил Балтийского флота, Ладожской военной флотилии и авиации дальнего действия. 18 января блокада Ленинграда была прорвана.
О том страшном времени нам помогают помнить воспоминания блокадников. Одна из них, Зоя Афтений-Одегова, — ныне жительница Кишинева. Приведем здесь некоторые фрагменты ее воспоминаний.
"Мы очень ждали слов Ольги Берггольц — она нас очень поддерживала своими поэмами о Ленинграде. Особенно её "Письмо маме на далёкую Каму". В этом "письме" были все наши трудности, невыразимый ужас блокадной жизни. "Нет, письмо не пойдёт на далёкую Каму, но… пойдёт телеграмма: "живы, выстоим до конца".
И так день за днем, неделя за неделей проходила зима.
Помню, бабушка вспоминала эстонскую сказку о волшебном горшочке "uks! Kaks! Kolm! Ruttu! Potikene! Keta putru" — "Раз, два, три — горшочек кашу вари!" Бабушка вздыхала: "Мои губы уже не попробуют каши". Мы все думали так же. От тоски и безнадежности начинала плакать и "вещать" тётя Анетта. Страшно исхудавшая, осунувшаяся, сидя на постели, она ругала Сталина и Ворошилова, погубивших цвет армии и страны, допустивших немцев до Москвы и Ленинграда. Бабушка на неё кричала, умоляя замолчать, мало ли что? Но на нашем пятом этаже мы были одни…
Моя дорогая мама Линда — стержень нашей семьи, особенный человек! Вот кому в эту страшную зиму, да и после неё досталось больше всех! Как любили её дети её второго мужа"
Мой сводный младший брат, Виля, называл её "мамой". Она дружила и заботилась и о старших детях (потом и внуках) моего отчима, моего "бати", хоть они были не на много старше её. Со всеми нами ей приходилось возиться — то один, то другой сорвется в истерику. Она умела нас и "разговорить", и даже устыдить. "Как вам не стыдно!", — говорила она нам. Вспоминала голод 1921 года, когда в Кронштадте за одну неделю умерли от "голодной холерины" её отец и младший 12-летний брат Юрий. Вспоминала, как было голодно, а они, молодые, встречались в клубе, веселились. Вспоминала и рассказывала нам страшную, не "газетную" правду о Кронштадском мятеже.
Совершенно искренне сочувствовала женщинам, потерявшим мужей и, особенно, детей. Помню, умерла девушка моего возраста, умерла не от истощения, а от пневмонии. Мама вместе с матерью умершей плакала, обнимала и утешала её. Она была комендантом нашего большого 10-ти подъездного дома. Вместе с бухгалтером выдавала хлебные и продуктовые карточки домохозяйкам, детям школьного и дошкольного возраста, и ни одна крошка хлеба не "пристала" к её рукам. Вела списки умерших, вместе с участковым милиционером разбирала всякие неприятные инциденты, мирила людей, если ссора не заходила слишком далеко.
Опыт ВОВ: любовь к молдавскому языку — сильнее страха смерти >>>
К весне стало немного легче, норму хлеба увеличили, появилась вода в водопроводе, электричество. Но за зиму люди израсходовали запас сил, и в феврале-марте резко увеличилось число похорон. Целыми рядами ехали сани с покойными.
На слуху были имена генералов Мерецкова и Федюнинского, были и куплеты:
По-русски — хорошо.
По-немецки — Zer gut!
Раз Федюнинский пошел,
Значит немцы бегут.
Чем могли мы, голодные, холодные, обессиленные, помочь нашим солдатам? Только огромной верой в них, в то, что не отдадут наш любимый город. По радио передавали страшные вести о зверствах немцев на захваченных территориях, о начинающемся партизанском движении.
Тяжелая дата: ветеран Сталинградской битвы вспоминает >>>
До войны в Ленинграде оглушительным успехом пользовался оперный певец Печковский. Пел он драматическим тенором, коронным его номером была партия Германа в опере "Пиковая дама". Меломаны, особенно дамы, были от него в восторге, многие фанатки преследовали его, засыпали цветами. В начале войны он застрял в глубинке, — не то на гастролях, не то в отпуске или гостях. Попал в оккупацию. Немцы, по-видимому, знали о нём, предложили работу — сольные концерты для солдат и офицеров. Он согласился. Говорили, что его выкрали партизаны и повесили. В прессе об этом ничего не было написано, но имя его больше нигде не упоминалось.
Как-то к нам зашел приятель отчима, — они вместе служили на флоте, — Лев Яковлевич Вихнович. Он был флотским военным инженером. Жил на корабле. Свою семью ещё в начале войны отправил в эвакуацию. Не голодал, даже помогал своему брату, оставшемуся в городе караулить квартиру. Он сказал нам: "Что вы сбились в кучу, как клопы в щели! Так нельзя! Нужно разъезжаться, следить за эвакопунктами и по одному-двое из семьи уезжать. Мы ещё не знаем, что принесёт весна. Конечно, немец будет разбит, но когда? Мой вам совет, разъезжайтесь при первой же возможности". Он своим мужским практичным умом военного инженера оценил и нашу, и блокадную ситуации.
Гаспарян: Польша сделала постыдный шаг >>>
Такая возможность появилась. В начале марта, придя в институт, я увидела большое объявление: "Ленинградский пединститут им. Герцена эвакуируется 19-го марта. Всем студентам заблаговременно зарегистрироваться. Первокурсники имеют право взять только одного родственника. Эвакуация будет осуществляться на грузовых машинах по льду Ладожского озера".
Что делать? Кого из своих брать? Хотелось бы поехать с мамой и Вилей, но оставить в городе больную тётю с 14-тилетней дочерью и старенькую бабушку, значит, заведомо обречь их на смерть. Без нашей мамы они бы не выжили. На семейном совете решили, что со мной поедет бабушка. На мою просьбу взять ещё кого-то из родных, Вилю, в деканате наотрез отказали. Эвакуация через Ладогу на машинах опасна. В партии не должно быть лишних людей, так как эшелоны идут переполненные. Накануне отъезда почти не спали, всю ночь плакали, собирались. Не помню, сколько килограмм нам разрешалось взять, кажется, по 20.
В Кишиневе при одном из храмов появится новый музей воинской славы >>>
Собрались, попрощались с тётей Анеттой. Остальные, мама, Виля, Неля, пошли нас проводить. Вещи положили на сани. Я должна была зайти в институт за документами, за номером эшелона. На боку у меня была противогазная сумка — это стало в обычае Ленинграда, ходить с такой сумкой через плечо. Сам противогаз давно был вынут, уже никто не верил в возможность газовых атак. Помню, меня остановил милиционер, спросил, что в сумке, так как люди, находящиеся "у хлеба", носили его в таких сумках на перепродажу или обмен. Проверил мои эвакуационные документы, отдал честь и отошел. На вокзале меня уже ждали мои домашние. Нам с бабушкой дали по тарелке макарон с сарделькой, мы это разделили на пятерых.
Подали дачный поезд до Тихвина. Стали прощаться. Бабушка всю дорогу плакала и причитала о своей любимице, моей маме: "Линдочка, моя бедная Линдочка!". А мне вдруг остро, до боли стало жаль Вилю. Мы были сводные брат и сестра, воспитывали нас одинаково, в любви и уважении, никого не выделяя. Он был глазастый, "лупастенький", губошлёп с маленьким носиком. Такой славный "лягушонок". Ему было семь лет, когда наши овдовевшие родители в 1937 году поженились. К нам он был искренне привязан. Я только о нём думала: "Бедный маленький дистрофик, я тебя больше никогда не увижу"….Так и вышло. Он умер у мамы на руках. Хоть весной и летом стало легче, увеличили нормы хлеба, даже давали по детской карточке шоколад, пол литра водки (мама меняла у солдат на хлеб), в школе кашу, а иногда и стакан молока, но подорванный голодом организм не выдержал "синдрома роста". Он умер, дожидаясь ужина. Прилег на 10 минут и навсегда заснул с шоколадкой в руках, которой хотел насладиться после еды. Ему было всего 13 лет. Нелю я ещё увидела в 1946 году в Ленинграде, а Вилю и тётю Анетту не увидела никогда!
В День против фашизма вспомним голодные смерти блокадного Ленинграда >>>
Уже в престарелом возрасте мама рассказывала мне, что у неё часто перед глазами лежит вытянувшийся мальчик с растекшимся между пальцами шоколадом в безжизненной руке. Таким она и нашла его, вернувшись из кухни через несколько минут. Отдав последнее, она похоронила сына на Смоленском кладбище, там сейчас лежат Неля, умершая сразу после войны от скоротечного туберкулёза, и наша бабушка Елизавета, дожившая до 80 лет.
Отправив в эвакуацию в Бузулук, по месту прежней ссылки, сестру и племянницу, похоронив сына Вилю, получив известие, что мы с бабушкой "без вести пропали", она с надорванным сердцем, чуть живая, доехала через всю страну до Таймыра, Хатанги, где был мой "батя". Тётя Анетта умерла в эвакуации. До конца жизни мама несла горечь этих смертей.
Двойные евростандарты в Литве: МИД России реагирует >>>
На Хатанге, соединившись с мужем, мама долго восстанавливалась после пережитого. Как в романе Джека Лондона "Любовь к жизни", она никак не могла понять, как можно уйти из столовой, когда на столе остались кусочки хлеба. У каждого члена экспедиции были отдельные комнаты, а ели все в общей столовой, повар готовил на всех. Люди поняли её "болезнь". Повар экспедиции испёк ей большой каравай белого хлеба, а участники отдали свои нормы сливочного масла. Всё это богатство принесли ей. Она каждый час съедала по куску хлеба с маслом, пока не наелась. Это оставалось её любимой едой всю жизнь. В еде она была всегда очень экономна и воздержана.
Мы в эвакуацию ехали долго. Сначала дачным поездом до Тихвина. Затем на грузовиках через Ладогу. Это был самый опасный участок пути, "дорога жизни". Обстрелы, да и лёд в середине марта не везде надёжен. В апреле уже вывозили буксирами. В машине меня посадили в кабину. Водитель, молодой парень, всю дорогу разговаривал. Говорил без конца и обо всём расспрашивал. Мне, после прощания с родными, не хотелось ни о чём говорить. Потом я узнала, что они не спали по нескольку суток. Нужно было срочно вывозить людей, пока не растаял лёд. Вот он и говорил, чтобы не заснуть за рулём. Переехали через Ладогу. Там нас ждали "теплушки", товарные вагоны. Ехали мы в них 42 дня. Наш поезд иногда по трое суток стоял на запасных путях, пропуская военные и медицинские эшелоны. Выехали из Ленинграда 19 марта, а 30 апреля прибыли на станцию "Минутка" в Кисловодске".
К публикации подготовил Николай Костыркин, Sputnik Молдова
Будь в курсе всех новостей в Молдове и мире! Подпишись на наш канал в Telegram>>>
